Алексей Айги Ансамбль 4'33'

{{pics}} Ансамбль реализует идею расширения творческого пространства, снятия жестких языковых и социальных границ между направлениями и жанрами новой музыки. Используя нетрадиционный репертуар или нетрадиционный подход к репертуару традиционному, ансамбль создает собственное открытое художественное поле, в котором взаимодействуют академический авангард и поставангард, минимализм и спонтанная импровизация, инструментальный театр, джаз и рок, музыка молодых российских композиторов и авторитетных западных авторов, европейская и внеевропейская традиции, академические и маргинальные стандарты. Ансамбль - не попытка компиляции старого или изобретения нового, но поиск цельности и открытости в контексте современного музыкального искусства.

Ансамбль 4"33"", названный в честь знаменитой беззвучной пьесы Джона Кейджа, - это мобильная незамкнутая структура. В зависимости от концепции каждого проекта он образует ансамблевые группы большего или меньшего составов.

Ансамбль 4"33"" стремится играть на контрастах стилей и жанров: так особое место в его репертуаре занимают оригинальные рекомпозиции музыки классиков - от старых мастеров до известных рок-авторов. В репертуаре ансамбля произведения Филипа Гласса, Мортона Фелдмана, Ла Монте Янга, Терри Райли, Кристиана Вулфа, Брайана Ино, Тору Такемицу и др., а также самые новые сочинения российских авторов - Владимира Мартынова, Георгия Пелециса, Арво Пярта. Специально для ансамбля пишут и композиторы "новой русской волны", развивающие идеи мирового неоавангарда в оригинальном варианте - Антон Батагов, Иван Соколов, Ираида Юсупова.

Ансамбль успешно дебютировал в апреле 1994 на Седьмом московском международном фестивале современной музыки "Альтернатива", исполнив сочинение Алексея Айги "In Memoriam Witold Lutoslawski".

В мае 1994 года ансамбль 4"33"" выступил на международной музыкально-теоретической конференции, посвященной 1000-летию Гвидо Д"Ареццо, впервые в России представив сочинения американских композиторов-авангардистов, написанных в нетрадиционной нотации.

Осенью 1994 года ансамбль принял участие в Первом московском фестивале перформанса, реализовав аудиовизуальный проект, основанный на синтезе графики и музыки, импровизации и компонированных структур. На фестивале "Антология" в московском Центре современного искусства в марте 1995 года ансамбль участвовал в акции "Мумификация звука" вместе с французским пианистом Патриком Шедером и художником Михаилом Рошняком. Весной 1995 года вышел компакт-диск с записью музыки Антона Батагова к фильму Ивана Дыховичного "Музыка для декабря". На фестивале "Альтернатива" в мае 1995 года ансамбль выступил в качестве базового коллектива, приготовив для фестиваля несколько программ. Это мировые премьеры сочинений Антона Батагова и Владимира Мартынова, транскрипции рок-музыки и сочинений Белы Бартока, российские премьеры зарубежных авторов второй половины 20 века.
И состав группы, и ее музыка предполагают сотрудничество любого рода: от рок-группы до большого симфонического оркестра. в 90-е годы ансамбль Алексея Айги открыл серию выступлений "Немое кино - говорящая музыка", в которой стал "озвучивать" киноленты, снятые до появления звука. помимо этого его ансамбль сотрудничал с Львом Рубинштейном, Дмитрием Приговым, Андреем Битовым.

Журнал "Афиша" :

"В начале нулевых скрипач и композитор Алексей Айги со своим лихим камерным ансамблем входил в джентльменский набор гуманитарной молодежи — вместе с дешевой водкой в «Проекте О.Г.И.», песнями Леонида Федорова, концертами в культурном центре «Дом» (для студентов — скидка), писателем Эрлендом Лу, режиссером Кустурицей и о чем там еще мог писать журнал «Афиша». Айги и его коман­да блистательно перевирали Заппу, разложив его на партитуру, искрометно скрещивали академический минимализм с краутроком, в конце выступления ­непременно читали узбекский рэп; чего уж там — для меня самого словосочетание «Черный русский» сперва было названием сочинения Айги, и уже сильно потом — именем коктейля.

Прошло 10 лет — и все эти годы «4"33""» фактически было не слышно. Они замолчали без помпы: худрук много работал в кино, группа давала концерты, но ничего нового не выпускала и, в общем, пропала с радаров. И вот теперь — полномасштабный камбэк. Во всех смыслах полномасштабный: диск писался с оркестром Musica Viva, и его торжественная мощь слышит­ся тут с первой же вещи. «Hard Disc» — чуть ли не первый альбом Айги, говоря о котором, чувствуешь необходимость прибегать к терминам типа «глиссандо» или «крещендо»; вторя заложенной в названии саркастической двусмысленности, он будто бы противопоставляет суетливой эпохе литую классичную красоту. Чувствительные струнные, лирические духовые, текучее киношное фортепиано, мерная ритм-секция; мелодические переплетения, архитектурная стройность композиций — это вдумчивая, глубоко заглядывающая в себя музыка, по большей части исполненная какой-то вековой отвлеченной печали. И главное — скрипка. Скрипка, которая стенает, свирепеет, стонет, упивается, трепещет, витает, намекает, причитает. В сущности, она и есть тут главная героиня, и даже самые голливудские моменты тут оправданы, потому что это и есть саундтрек — для нее; именно скрипка придает этой музыке остроту и должную степень неуютности; обеспечивает искомый катарсис. Иными словами, променяли хулигана на серьезного композитора. Не факт, что это выгодный размен, — но он, во всяком случае, внутренне непротиворечив. «Предпоследний танец» — так называется самая яркая здешняя вещь; памяти отца лидера ансамбля, поэта Геннадия Айги, посвящена самая пронзительная; и вся эта музыка, в общем, об этом — про момент перед титрами, про предчувствие конца, про ощущение финала. Очень красивого финала.

Алексей Айги
лидер ансамбля «4"33""»

— Почему «4"33""» так долго молчали? Ваши композиторские работы появлялись регулярно — но вот последний номерной альбом именно группы аж 9 лет назад выходил.

— Тут несколько моментов. Первый — мы сменили барабанщика, а это всегда тяжелое испытание для группы. Второй — было много проектов в кино, и руки как-то не доходили. Третий — музыка сочинялась медленнее. До этого были диски, которые писались совсем просто, — хотелось сделать диск, я мог за неделю все сочинить, как-то легко музыка шла. А тут не хотелось забивать альбом абы чем, хотелось сделать хорошую программу — оттого и долго. Ну и четвертый — факторы, которые от нас вообще не зависели. Диск был очень дорогим в производстве, мы писали его на «Мосфильме», в оркестровой студии, где по времени все дико ограничено, и два с половиной года ушло просто на запись. Уже начали сводить — у звукорежиссера появились сложности, потом я просто «завис» на записи скрипки. Плюс еще был легкий момент разочарования в том, что людей уже компакт-диски совсем не интересуют. Поэтому мы и сделали альбом, когда уже созрело что-то такое, что нельзя было не зафиксировать. В общем, это как с падением самолета — никогда нет одной четкой причины, если только летчик не нажрался. (Смеется.)

— Вы говорите, что раньше музыка писалась легче. Почему?

— Не знаю. Да нет, мне и сейчас это легко — если надо сочинить час музыки, я могу «завтра» написать. Тут скорее вот что — раньше у нас альбомы часто получались случайно. Ну если пройтись по дискографии и вспомнить — вот, скажем, в 96-м году было два диска, один, «Sisters Grimm Tales», мы старались сделать, а второй, «Falls», просто записали в прямом эфире на радио спонтанно. Дальше, «Hearts of 4"33""» — да, это была программа, которую мы играли. Дальше — «Страна глухих», «Equus», «One Second Hand», все работы для кино и театра. Потом была «Таксидермия» — на этом этапе группа почти перестала существовать, я уехал из страны, мы не играли концертов по полгода; собственно, название и структура альбома как раз о том, что это искусственно собранный организм. Потом я вернулся, мы сделали «Счастье, славу и богатство», все пошло очень удачно, а потом еще и французы подвернулись, и мы еще и «Mix» записали. Собственно, и все. Я к тому, что очень много чего было случайного и по поводу.

— Как бы то ни было, по-моему, «Hard Disc» сильно отличается от того, что вы раньше записывали. Это гораздо более академичная и серьезная вещь, чем то, что было раньше, когда в «4"33""» было очень много хулиганства, панка такого, что ли.

— Ну да, пожалуй. Ну надо в какой-то момент почувствовать себя большим художником и записать серьезный альбом. (Смеется.) Хулиганство остается на концертах, но люди же растут; группе 18 лет уже. Хотя тот же «Mix» уже не назвать веселым альбомом, мне кажется. Да и «Таксидермия» совсем не шутка. В «Hard Disc» нам хотелось максимально передать концертное ощущение — именно энергетически. Вот эту мощь транслировать. На всем альбоме, может быть, один номер под клик записывался, все остальное — лайв. Где-то даже форму особенно не просчитывали: вот там есть один номер на 10 минут — как понеслось, так и понеслось.

— То есть это импровизация?

— Нет, ну оркестру музыка, конечно, написана, он не импровизирует. Но номер, где все прописано от начала до конца, на альбоме всего один. И я там, кстати, не играю. Ноты себе я никогда в жизни не прописываю. А все остальные вещи как раз выращивались на концертах. То есть всегда есть какие-то отправные точки, какие-то заранее понятные переходы, но свободное место остается — и там может появиться тромбоновое соло, труба, еще что-то.

— А зачем вам вообще вдруг понадобился оркестр?

— Хочется ответить так: все группы, которые выходят в тираж, будь то Metallica или Guns"n"Roses, должны в конце концов поставить себе надгробие и записать диск с оркестром. (Смеется.) Все произошло так: один из номеров этой программы, который в итоге на диск не вошел, я использовал для музыки к фильму «Тропический Молох», снятом в Гаити, и мы его записали с оркестром. И как-то это вдруг неожиданно хорошо зазвучало — то, что заложено в музыке, чуть больше проявилось. Решили и для всего остального тоже его использовать. А почему именно Musica Viva… Ну потому что среди камерных оркестров у нас это один из лучших по качеству. Плюс я с ними постоянно работаю на кинопроектах, там достаточно молодые участники, некоторые даже к нам на концерты ходят — то есть у нас с ним хорошие отношения. Оркестры не всегда любят дирижеров, а тут я дирижирую, и вроде они меня не гонят.

— А что за фильм, сделанный в Гаити?

— Это картина режиссера Рауля Пека. Он сам из Гаити, но живет между Францией, Гаити и США. Фильм — это такой вольный парафраз «Молоха» Сокурова. Тоже последний день диктатора — только диктатора Гаити, собранного из нескольких их правителей. Такая политическая сатира, но трагическая при этом. Снималось на Гаити — и уже после съемок случилось это землетрясение, многие участники фильма погибли. Ну он в Берлине был на фестивале, в Торонто; Рауль Пек вообще известный режиссер — он в этом году в каннском жюри сидит, например. Но у нас неизвестный, конечно.

— Кино для вас – это работа прежде всего?

— Да как сказать… Бывает такое, что делаешь то, что тебе не дико нравится. А бывает, что фильмы меняют и твою музыку, и твою жизнь. Самый простой пример — «Страна глухих». Понятно, что на одних концертах не проживешь, но я не скажу, что кино — это только ради денег. Это все-таки важная часть жизни. Каждый фильм тебя чему-то учит, вытягивает из тебя новые соки. Когда много играешь концерты — интересно потом что-нибудь написать для кино, и наоборот.

— Название пластинки, «Hard Disc», кажется, помимо всего прочего еще содержит такую скрытую иронию по поводу новых форматов слушания музыки. Вы не слушаете mp3? У вас нет айпода?

— Нет, ничего у меня нет. Да что вообще хорошего можно сказать по поводу прогресса? Остается только тихо сокрушаться, что почти не осталось физических носителей — все-таки для меня и для практически всех моих знакомых музыкантов это важный момент. Когда музыка зафиксирована на физическом носителе — она существует. А когда она на бумаге или где-то в воздухе, это все еще какой-то набросок. Нет, с этим ничего не поделаешь, но жалко. Сам я по-прежнему покупаю компакт-диски — но намного меньше, чем раньше. У меня с давних времен на полках десятки дисков лежат нераспечатанными — по пять, по десять лет. Вообще, когда занимаешься своей музыкой, на чужую времени не остается.

— Ну а если все-таки остается — то на что?

— Ну я небольшой специалист по современным тенденциям. В глобальном плане ничего хорошего не происходит, мне кажется. Наверное, есть очень много хорошей музыки, о которой мы никогда не узнаем, потому что люди публикуют ее где-то в интернете и работают на свою узкую аудиторию. А то, что на полках в магазинах лежит, обычно звучит стандартно — и это грустно. Для себя я в последнее время слушаю женскую музыку. Певиц. От Бьорк начиная и дальше. Вот позавчера купил заново два диска Лхасы, которые потерял где-то, она мне очень нравится. Ну и вот эта новая женская волна — наша девушка из Нью-Йорка, например, как ее? Регина Спектор, да. Во Франции есть прекрасная певица Камилль. Слушаю женщин, так как мужчин слушать невозможно. Вот пытаешься послушать рок-музыку современную, говорят тебе — это новое веяние… Какие сейчас самые модные английские рок-группы?

— Даже не знаю. Как-то плоховато с ними в последнее время.

— Вот именно. Включаешь — и оказывается, что все то же самое было в 86-м году, только мелодии были лучше и интереснее. В этом смысле полная засада. А если говорить про классическую музыку, я слушаю много того, что и раньше слушал. Пелециса, например. Малера, Шуберта, Баха, старинную музыку. Авангард вот слушать практически перестал — лежит нераспечатанным.

— Почему?

— Потому что скучно. За 30–40 лет ничего не изменилось. Не хочу ни в кого кидать камни, но все идеи отработаны. И с минимализмом то же самое — самые лучшие произведения уже написаны, какие-нибудь «Different Trains» Стива Райха или что-то Терри Райли. Я был как-то не так давно на концерте Kronos Quartet — им уже играть совсем нечего, они ищут музыку в Индонезии, на островах Зеленого Мыса. Но чем дальше они углубляются, тем больше это уже похоже на такую музыкальную этнографию.

— И это значит, что идейный потенциал исчерпан? Или должен появиться, условно говоря, новый Шенберг?

— Думаю, что никого нового уже не появится. Все, на что остается надеяться, — неожиданные изящные решения старых идей.

— То есть все по Мартынову? Конец времени композиторов?

— Ну конец времени композиторов, конечно, наступил. Но Мартынов, когда писал, видимо, не знал обо мне! (Смеется.) К Мартынову я хорошо отношусь.

— Все-таки за те 9 лет, что со времен выхода «Mix» прошли, еще и город Москва, в котором группа «4"33""» существует, сильно изменился. Вы как-то это почувствовали?

— Я сейчас себя почувствовал черепахой Тортиллой. Ну со времен «Mix» многое поменялось, да. Мы были молоды и полны сил… Я правда не знаю, что ответить. Я человек, который играл на открытии клуба «Дом», на десятилетии клуба «Дом», до сих пор там играет — и, видимо, будет играть и дальше. (Пауза.) Есть вневременные вещи, к ним я отношу группу «4"33""»! (Смеется.)

— Все-таки общее ощущение от «Hard Disc» какое-то печальное. Почему так?

— Ну то же самое взросление, может быть. (Пауза.) Ну жизнь у нас такая… Вообще, когда мне нечего сказать, я говорю, что трещина мира проходит через сердце художника. Наверное, эта музыка отражает то, что происходит вокруг.

— А вас волнует то, что происходит вокруг?

— Ну да. Я ходил! (Смеется.) Волнует, волнует, к сожалению. Только о том, что будет дальше, думать не хочется. Потому что мысли возникают только плохие."